После четырёх безуспешных попыток прорыва блокады в ноябре 1942 года началась подготовка к очередной операции, которая должна была разорвать "стальное кольцо" вокруг Ленинграда. По предложению Верховного Главнокомандующего ей было присвоено кодовое наименование "Искра", из которой наконец должно было "возгореться пламя". Войскам Ленинградского и Волховского фронтов предстояло разорвать 15-километровый коридор немецкого "бутылочного горла", душившего Ленинград в течение полутора лет. Штурм мощной системы укреплений, о которую постоянно разбивались советские наступления в течение полутора лет, был очень непростой задачей для войск Волховского фронта, несмотря на собранную для этой операции внушительную группировку артиллерии. Но наибольшую сложность в военно-инженерном плане представляло наступление с внутренней стороны блокадного кольца. Перед солдатами Ленинградского фронта гигантским рвом простиралась покрытая льдом Нева. На открытой глади реки солдаты видны как на ладони и не имеют шансов укрыться в окопах, а стоит противнику просто разбить лёд на достаточной протяжённости, как всё наступление захлебнётся, едва начавшись. Даже сумев перебежать 500 метров этого "катка смерти", солдатам ещё предстояло вскарабкаться на высокий отвесный берег и преодолеть пару сотен метров окопов и прочих укреплений.
Со стороны Ленинградского фронта в первом эшелоне наступала 268-я стрелковая дивизия, в которой служила переводчиком Ирина Дунаевская (1919-2014). В первый день прорыва блокады она стала свидетельницей форсирования Невы нашими войсками и оставила яркое описание событий этого дня.
Ирина родилась в еврейской семье в Петрограде в 1919 году. Ее мать Гита Дунаевская была одной из первых женщин-инженеров в России. В 1937 году Ирина стала студенткой филологического факультета Ленинградского государственного университета, начинала на русском отделении, затем училась на немецком, позже перешла на кафедру семито-хамитской филологии.
В начале войны вступила вместе с мужем Владимиром Грацианским в ряды народного ополчения. Владимир погиб в сентябре 1941 года. Ирина хотела записаться в ряды Красной армии, но получила отказ. Осталась с матерью в осажденном Ленинграде, продолжала учиться в университете и работала санитаркой в одном из госпиталей города. В апреле 1942 года была призвана в армию, служила военным переводчиком в стрелковых соединениях на Ленинградском, Прибалтийском, Белорусском фронтах. В качестве переводчика работала с военной разведкой, допрашивала немецких военнопленных, переводила различные документы (включая трофейные), собирала информацию о расположении немецких частей. Занималась агитацией, готовила листовки и в радиоэфире передавала на немецком призывы к сдаче. В 1943 году была награждена медалью «За оборону Ленинграда», в январе 1944 года — медалью «За боевые заслуги».
В январе 1943 Ирина служила в 952-м полку 268-й стрелковой дивизии, участвовавшей в прорыве блокады Ленинграда.
Запись в дневнике от 12.01.1943:
"Офицеры сверили часы. Все разошлись по заранее определенным местам. Меня и нескольких разведчиков отправили на дно глубоченного и широченного противотанкового рва, где всем находящимся здесь надлежало ждать дальнейшей команды.
В 9.30 начинается артподготовка. Совершенно потрясающая — в прямом и переносном смысле: все вокруг дрожит; бьет тяжелая артиллерия и с кораблей, стоящих ниже по Неве, и из многих других точек, бьют все артполки, отдельные и дивизионные, бьют соединения катюш (реактивных минометов)… Мы на самом переднем крае, между нами и противником только Нева! Нам одновременно слышны и выстрелы (кроме самых отдаленных) и разрывы... Огромная плотная масса снарядов и мин снопами перелетает поверх наших голов. Все пространство наполнено невероятным шумом и гулом, свистом, воем и грохотом... Мы оглушены... Мины летят значительно медленнее снарядов, за ними даже можно проследить взглядом: кажется, будто небо бороздят огромные светящиеся по краям гантели… Артподготовка все длится и длится. От волнения ощущаю сильный голод, и мы с моим соседом, каким-то незнакомым бойцом под неслыханную музыку с невиданными световыми эффектами разъедаем банку мясных консервов из моего НЗ. Душевное напряжение не поддается описанию…
Но вот часа через три все стихает... Мгновенная пауза, и наш 952-й полк устремляется вперед! Конечно, не он один, но только он находится в поле моего зрения... Начинается ПРОРЫВ БЛОКАДЫ!!! Солдаты буквально скатываются на лед и во весь дух бегут к противоположному более высокому берегу. Что там происходит, мне, увы, не видно. Я должна оставаться на месте, пока не позовут. Вокруг меня — муравейник: люди уходят, приходят... Становится известно, что у нас — успех! Взяты 17 пленных, из них 7 захвачены сержантом нашего полка Кияшко. Несколько пленных не оказали сопротивления — они оказались русскими. Раньше попали в плен и использовались немцами на подсобных работах (без своего оружия)."
Здесь я прерву текст Ирины цитатой из мемуаров разведчика из 170-й пехотной дивизии Вермахта Харри Фопеля. Утром 12 января 1943 года 240-й самокатный (разведывательный) батальон этой дивизии противостоял штурмовавшим берег Невы советским войскам на том же самом участке. Стиль Фопеля полностью соответствует установившейся в послевоенной традиции немецких мемуаров, где описание ужасов войны перемежается с героическим пафосом превозмогания над бесчисленными ордами противника, а порой и полностью в нём растворяется. Однако при всей неизбежной предвзятости такого повествования он признаёт очевидный факт успешной работы нашей артиллерии:
"У нас была великолепно оборудованная система окопов, с прочными убежищами, укрытыми за скатами возвышенностей. Как только завершилась канонада, мы услышали крик снаружи: «Они наступают». Мы тут же побежали туда, где раньше были окопы.
Перед нами открылось жуткое зрелище! Лес был буквально срезан до основания. Высокие 10 - 15-метровые сосны устилали дорогу, мешая передвигаться... Я был убеждён, что нам настал конец, тем более что отсутствовала телефонная и радиосвязь.
Мы увидели вдали на льду Невы тёмные фигуры, которые двигались плотной цепью на расстоянии метра друг от друга. Их было около 100 - 150 человек. Они тянули за собою по льду пушку. Было видно, как тяжело им бежать по недавно выпавшему снегу, толщина которого доходила до 30 сантиметров. Наш пулемет внезапно замолк, установилась зловещая тишина. Вражеские снаряды пролетали высоко над нашей головой, раздавался лишь звук, похожий на завывание ветра.
Офицер за это время успел организовать оборону из 24 солдат с тремя станковыми пулемётами. Мы подпустили русских на 100 метров, после чего открыли огонь. Вначале вывели из строя орудийную прислугу, тянувшую пушку. Тут же за трос схватились другие советские солдаты. Они, казалось, вовсе не обращали внимания на гибель своих товарищей. Переваливаясь в глубоком снегу, они упорно продолжали двигаться вперед. Под конец их число уменьшилось до четырех, затем до трех. Но за ними шла вторая волна, за ней - третья. Они тоже тянули пушки.
Дрожь пробежала по нашим спинам от понимания, что мы все равно не сможем противостоять такому численному превосходству. Оставалось лишь как можно дороже продать свою жизнь..."
Скорее всего, описываемые Фопелем события произошли здесь. Согласно боевому донесению и отчётной карте дивизии (см. выше), одна рота 1-го стрелкового батальона 952-го полка действительно вынуждена была залечь на льду.
Тем временем, несмотря на временные задержки и неудачи на флангах, наши войска неумолимо двигались вперёд. Через несколько часов штабы подразделений начали переводить на другой берег. Так это описывается в дневнике Ирины далее:
"К вечеру наш КП был уже на другом берегу. Когда штабные (и я в том числе) переходили Неву, это уж больше походило на прогулку: снаряды почти не рвались, а пули посвистывали лишь изредка: сражение откатилось вглубь леса, на несколько километров от левого берега. Но даже теперь, без боя, взобраться на обледенелую кручу и продвигаться вглубь о лесу, совершенно черному от разрывов, изрытому огромными воронками и заваленному стволами, верхушками и ветвями сломанных деревьев, оказалось совсем нелегко, хотя отогнанный и совершенно очумевший противник огня не вёл.
Наконец, все-таки добрались до бывшего немецкого, а теперь уже нашего штаба и стали размещаться, следуя указаниям уже побывавших здесь до нас квартирьеров. А размещаться было где! Немцы сидели здесь долго и устроились с комфортом. Теперь многокомнатные блиндажи 170-й пехотной дивизии противника оказались в полном нашем распоряжении.
Вхожу, куда мне указали. А там, внутри, часть командиров нашего штаба уже устроились за столом, рассматривают карту. Стол в центре, а по периметру — закутки, вроде купе в железнодорожных вагонах, но без дверей (вместо них — плащ-палатки), и в каждом — две койки, одна над другой. Я заглянула внутрь одного из «купе», вижу — в изголовье койки висит фляжка. Взяла, развинтила — запахло кофе с коньяком. А жажда — ужасная! Но можно ли это пить? А вдруг отравлено?! Стою в нерешительности... Тут подскочил один из наших связных и даже не взглянув ни на меня, ни на плоскую кружку, свинченную мною с фляжки, ни на мгновение не задумываясь, изрядно отхлебнул прямо «из горла». Самое смешное здесь в том, что хотя такой его поступок сам по себе, конечно, никак не гарантировал от неприятных последствий, в случае если во фляжке была какая-нибудь гадость, я, глядя на бойца (о великое стадное чувство!), уже нисколько не колеблясь выпила целую кружку да еще угостила остатком других (благоразумных не нашлось: никто не отказался). И ничего. Обошлось!"
К концу дня войска 268-й дивизии смогли отвоевать у немцев участок берега Невы в почти километр в длину и километр в глубину. Наибольшего продвижения в тот день достигла соседняя 136-я стрелковая дивизия, наступавшая чуть севернее - примерно полтора километра в ширину и два километра в глубину. Настолько глубоко вклиниться в немецкую оборону на берегу Невы у Красной армии не получалось ни разу за полтора года боёв. Несмотря на то, что немцы ещё будут пытаться уничтожить советские войска, ворвавшиеся на тщательно выстроенные им за полтора года позиции, успех первого дня стал решающим для хода всей операции. Пройдёт ещё 6 дней, и блокада Ленинграда будет прорвана.