Следует признаться, что до выхода этого видео я имел крайне смутное представление о том, кто такая Тамара Эйдельман. Не то, чтобы я был с головой погружён в пыльные фолианты и не интересовался общественной жизнью, но когда мне интересно узнать об исторических событиях, я предпочитаю научные издания, а для уяснения политических процессов я скорее обращусь к экспертам в этой области, чем к "лидерам общественного мнения". В конце концов, и свой университетский диплом политолога тоже должен на что-то должен сгодиться. Тем не менее, на выход столь популярного видео я не мог не отреагировать, так как его автор не просто затрагивает мой самый главный научный интерес, но "соблазняет малых сих" мифами, подтасовками и историософскими заблуждениями в самом широком регистре: от мелкого шулерства до спекуляций возвышенными материями.
Ссылка на оригинальное видео
Моей задачей не является намеренный поиск ошибок в излагаемых госпожой Эйдельман фактах и датах, поскольку такие нападки были бы слишком мелкими и недостойными по отношению к человеку, не являющемуся специалистом по данной теме. Если мои поправки выступления Алексея Исаева, обладающего всеми возможными регалиями историка, были некоей дерзостью и заявкой на экспертность в узкой теме, то по ходу просмотра этой лекции я задумался, не сочтут ли меня охотником за лёгкой добычей, желающим набрать дешёвую популярность за счёт разноса такой медиа-знаменитости. Тем не менее, рассказывать людям об этих событиях - мой основной род деятельности, и потому было бы странно оставить их полностью за рамками этой статьи. Наиболее же значимые мои претензии к автору относятся не к движениям войск и количеству грамм, но к её рассуждениям о антропологическом измерении блокады и специфической подборке свидетельств очевидцев, на основе которой она делает далеко идущие выводы о природе советской власти в годы войны и её фактической тождественности нацизму.
Часть первая: "Война и цифры"
В начале рассказа о немецком вторжении Тамара Натановна делает заявление, что в предвоенные годы никто не думал защищать Ленинград с запада и не строил укреплений, так как это никому не приходило в голову. Возможно, термин "Линия Сталина" известен не очень широко, однако в Белоруссии есть целый музей, и притом довольно популярный, посвящённый этой огромной цепочке укреплений, протянувшейся от Балтики до Чёрного моря. Другое дело, что затея с разоружением этой линии в связи со строительством "Линии Молотова" сыграла крайне отрицательную роль в её готовности к моменту немецкого вторжения. Немцы прошли через Псковско-Островский Укрепрайон, почти его не заметив, но в любом случае выставлять часто ошибавшиеся во многих вопросах советское руководство блаженными идиотами, не думавшими о возможности вторжения с запада, было бы крайне несправедливо. Более того, построенный в 1930-е годы Кингисеппский Укрепрайон сыграл важную роль в обороне северной части Лужского рубежа.
Её заявление о том, что хорошие укрепления должны строиться годами и в мирное время, оспорить довольно сложно, однако если говорить о реальной способности укреплений задержать врага, то здесь играет роль большое количество факторов, среди которых толщина бетона и техническая оснащённость иногда уходят на задний план. Удачность расположения, наличие устойчивой связи, адекватное пехотное прикрытие и, не в последнюю очередь, опыт противника во взламывании такой обороны оказываются куда более значительными модификаторами. Вопреки распространённому заблуждению, немецкая армия не обошла французскую Линию Мажино полностью, атаковав её укрепления в нескольких секторах, и во многих местах смогла пробить бреши в обороне, создававшейся за большое время и деньги, всего за 3-5 дней. Бельгийский форт Эбен-Эмаль, строившийся много лет и бывший самым крупным фортификационным сооружением Европы с 6 километрами бетонированных коридоров был вообще взят в ходе специальной десантной операции за сутки вместе с гарнизоном более 1000 человек, причём немецкие потери составили всего несколько парашютистов.
Да, Лужский рубеж строился в спешке, несогласованно, порой с совершенно гротескными ошибками властей вроде выделения 2 топоров на бригаду из 2500 человек. Однако при всём при этом его укрепления не стали "лёгкой прогулкой" для немецких частей, которые едва не отменили штурм рубежа в начале августа 1941 года из-за первоначально крайне скромных успехов.
Далее говорится о том, что на Лужском рубеже была уничтожена "большая часть Ленинградского ополчения", что по всей видимости было крайне неуклюжей попыткой сказать, что ополченцы понесли большие потери в обороне. На деле же к моменту прорыва немцами рубежа большая часть ополченческих дивизий только формировалась или находилась в тыловых районах на обучении или в обороне. Судьба этих дивизий также окажется печальной, но погибнуть им будет суждено уже на ближних подступах к Ленинграду.
Если предыдущее заявление можно при наличии у рецензента большой симпатии к автору назвать всего лишь неточностью, то утверждение о том, что "ополченцев призывали" способно повергнуть в ступор даже самого поверхностно знакомого с этой темой человека. Действительно, были некоторые вопиющие случаи, когда в ополчение особо ревностные партработники записывали рабочих без их согласия, и критерии отбора были куда менее строгими, чем в армии, но такого принудительного формирования "инвалидных бригад смерти", как это преподносится Тамарой Натановной, всё же не было.
Говоря о вступлении Финляндии в войну, госпожа Эйдельман на голубом глазу буквально воспроизводит "теорию сплавного бревна", которую финские историки начали разрабатывать ещё в конце 1940-х годов в качестве апологии вступления своей страны в войну на стороне Гитлера. По их версии, не желавшая вступать в союз с Германией Финляндия волей обстоятельств и под агрессивным давлением Сталина была вынужденно вытеснена в объятия нацистов. И без того большой размер этой статьи не позволяет дать полноценный разбор этой теории, потому я сошлюсь на фундаментальную работу профессора В. Н. Барышникова "Вступление Финляндии во вторую мировую войну. 1940-1941 гг", в которой он показывает, что правительство этой страны проявило значительные дипломатические и внутриполитические усилия для того, чтобы заключить этот союз. В 1990-е годы эта "экспортная версия" финской истории, продвигаемая правительством и некоторыми научными институциями Финляндии, действительно была доминирующей в России. Однако с тех пор было сказано и написано достаточно много, и Тамаре Натановне удалось сохранить удивительную чистоту единожды выученных формулировок, игнорируя все позднейшие исследования. Впрочем, это же можно сказать и о многих других её заявлениях в этом видео. Что касается непростой истории советско-финских отношений и причин Финской войны, а также желания "урвать кусок территории" соседа, краткую справку об этом я ранее написал здесь.
Далее госпожа Эйдельман цитирует мемуары Маннергейма, формально не выбирая определённую точку зрения в отношении их соответствия реальным замыслам финского руководства, однако как тональность её речи, так и выбор лексики ("вопли возмущения"), достаточно прозрачно намекают на её отношение к его наследию. Разбор его личности выходит за тему этой статьи, но всё же стоит сделать пару ремарок в отношении Маннергейма к Ленинграду и России. Хотя финская армия под командованием Маннергейма действительно не участвовала в непосредственном штурме города или его обстрелах, объяснялось это не каким-то особенным гуманизмом, но отсутствием тяжёлой артиллерии в нужных количествах (хотя несколько советских орудий крупных калибров было захвачено в ходе летнего наступления), а также тот факт, что Ленинград должен был отойти немцам.
Не желая таскать каштаны из огня для Гитлера, финны были вполне довольны тем, что дошли до линии укреплений Карельского Укрепрайона и даже захватили некоторые из недостроенных бункеров. При этом сам факт нахождения финской армии вблизи от города однозначно содействовал немецким усилиям по его удушению: помимо отвлечения части войск Ленинградского фронта, сбора разведывательной информации, предоставления аэродромов и логистических мощностей, финны также позволили немцам организовать флотилию понтонов и катеров на Ладоге, которая пыталась, хотя и безуспешно, пресечь снабжение Ленинграда по водной трассе Дороги Жизни.
Куда большей проблемой для тех, кто считает роль Маннергейма в этой войне "неоднозначной", является подписанный им лично приказ о помещении этнического русского населения в концлагеря с планами последующего вытеснения за пределы "Великой Финляндии". Если сталинские депортации народов по этническому принципу, приведшие к большим жертвам, справедливо заслуживают осуждения и не вызывают у Тамары Натановны никаких подозрений в их моральной неоднозначности, то аналогичные деяния Маннергейма никак не отразились на её оценке финского маршала. Это вызывает как минимум недоумение - будем считать, что она просто недостаточно информирована по этому вопросу.
Что касается заявления автора о нежелании Гитлера брать Ленинград, то это вопрос крайне сложный, так как позиция немецкого руководства в отношении города неоднократно менялась из-за складывавшейся на фронтах обстановки. Достаточно будет сказать, что всё было не так просто: в самые драматические дни боёв на подступах к городу 12-13 сентября немцы имели реалистичные шансы занятия Пулковских высот и даже обсуждали возможность вступления в город в том случае, если бы советская оборона дрогнула. Однако в конце сентября Гитлер окончательно определился в отношении судьбы Ленинграда и действительно приказал уморить город голодом, стерев его с лица земли обстрелами.
Далее госпожа Эйдельман заводит разговор о маршале Ворошилове, на ходу приобретая "лёгкость мысли необыкновенную". Огульные обвинения Ворошилова в некомпетентности начались ещё со времён оттепели и утвердились как исторический факт после публикации мемуаров Жукова, который помимо подтасовки даты своего прибытия в город постарался выставить себя спасителем города в противовес "не справившемуся Ворошилову". Эта точка зрения пережила ревизию советской истории в годы Перестройки и в 90-е, и до сих пор является едва ли не мейнстримом, объединяя людей с самыми разными политическими взглядами. Между тем, современные исследователи, такие как историк Вячеслав Мосунов и главный специалист по жизни блокадного города на данный момент, Никита Ломагин, склонны оценивать вклад Ворошилова в куда более положительном ключе. Как я уже отметил раньше, автор лекции не стала утруждать себя ознакомлением с современными исследованиями и пересказала популярное, но не далеко не самое верное, мнение.
Тема роли Жукова в обороне города, которую я лично считаю сильно переоцененной, также находится за пределами данной статьи, однако госпожа Эйдельман в очевидном риторическом запале, который волнами захлёстывает её на протяжении всей лекции, утверждает, что Жуков приказывает расстреливать семьи дезертиров. Грубость и жёсткости "маршала Победы", доходящие до откровенной жестокости, подмечали в нём многие, однако не стоит делать из него большего монстра, чем он был на самом деле. Вот тот самый приказ
Как видно из его текста, о расстреле членов семей речь не идёт - только о трибунале. К сожалению, конкретные примеры решений трибуналов по этому обвинению в Ленинграде я не нашёл, однако вот такие сроки полагались за укрывательство в 1942 году после, стоит отметить, ужесточения позиции государства по отношению к таким преступлениям.
Как видно из этого текста, укрыватели получали большие тюремные сроки. Что лучше, лагерь или расстрел - вопрос дискуссионный, но в любом случае дело обстояло совсем не так, как об этом экспрессивно поведала Тамара Натановна.
Самое забавное, что в отношении маршала Кулика, которого за его действия на Ленинградском фронте вываляли в грязи при жизни и после смерти ещё больше, чем Ворошилова, автор говорит вполне верные вещи. Как гласит английская поговорка, и "сломанные часы показывают правильное время 2 раза в день".
Серьёзное удивление вызывают слова Тамары Натановны о том, как немцы пытались "давить и перейти в наступление" летом 1942 года. Хотя немцы строили в тот период различные наступательные планы в отношении Ленинграда, никаких наступательных операций они не проводили, разве что на самом "низовом" тактическом уровне. Возможно, это просто оговорка.
А вот утверждение о том, что прорыв блокады в январе 1943 года лишь слегка улучшил положение города и ничего в корне не поменял, действительно шокирует. По этому вопросу все историки совершенно единодушны: это было коренным переломом в ходе боевых действий на Ленинградском фронте, после которого снятие блокады было лишь делом времени. Снабжение населения ощутимо улучшилось, начала оживать промышленность. За 13 месяцев работы "Дороги Победы", проложенной через освобождённый коридор, было доставлено более чем в 2,5 раза больше грузов, чем за предыдущие полтора года работы ледовой и водной трасс.
Следует отдельно отметить совершенно безграмотную работу редакторов/помощников Тамары Натановны в вопросе подбора фотографий и их атрибуции. Выше я уже указал на несколько неверных подписей, но на 25.45 использован известный коллаж с наложенными поверх реальной фотографии трупы из другого снимка. Опять же, для иллюстрации рассказа о блокадных дневниках это не бог весть какая ошибка, но в контексте разоблачительного пафоса авторской речи она выглядит довольно иронично.
И чтобы закрыть тему с фотографиями, отмечу, что на 31.57 фотография разбитого трамвая, которую я показываю в завершении своей экскурсии, сделана не в 1942 году, а сразу после бомбёжки 19 сентября 1941 года - наверное, самой разрушительной в истории города.
В рассуждениях о карточках госпожа Эйдельман проявляет удивительную смесь манипуляций и невежества, которые настолько тесно переплетены и так хорошо дополняют друг друга, что даже не понять, где начинается одно и заканчивается другое. Карточки в Ленинграде и Москве, а также прилегающих к ним регионах, были действительно введены 18 июля 1941 года. При этом работали коммерческие магазины, продававшие товары по серьёзно задранным ценам. Это вызывало недовольство у населения и порождало разговоры о возрождении имущественного неравенства, как "при буржуях", но наверху это оправдывали необходимостью собрать у населения больше денег на военные нужды. Действительно, закупиться впрок смогли только те, у кого были серьёзные сбережения. В то время, вопреки утверждению автора, ещё не было необходимости в разрастании чёрного рынка значительно более существовавшего тогда уровня, так как продовольствие находилось в свободном доступе.
Самую любопытную свою претензию Тамара Натановна выдвигает именно в адрес запрета коммерческой торговли. Во всех обзорах жизни города в блокаду, которые мне доводилось читать, это решение властей критики советского режима называют крайне запоздалым, так как вместо сосредоточения запасов в одних руках и их равного распределения это позволяло более состоятельным горожанам получить преимущество в покупке еды за счёт других. У автора же всё ставится с ног на голову, и государство оказывается виноватым в том, что не позволило коммерческим магазинам накормить людей. В идеальной рыночной ситуации, когда некий абстрактный город постоянно и бесперебойно снабжается с неких независимых ферм, запрет рыночной торговли действительно означало бы закрытие некоего альтернативного и возможно, более эффективного способа снабжения города продуктами и их распределения. Но какую альтернативу можно представить себе в том случае, когда город почти полностью снабжался с государственных складов в городах юга и центра страны государственными продуктами, которые привозили государственные поезда по государственным дорогам, а коммерческие магазины только их распределяли, обеспечивая дополнительную выручку государству? Вполне естественно, что в условиях резкого сокращения ресурсов необходимо было оставить только карточное нормированное распределение. Отдельно следует отметить, что по факту все коммерческие магазины были закрыты только 22 сентября, то есть когда город не получал продукты по железной дороге, и это действительно следует назвать серьёзной ошибкой ленинградских властей. Как невидимая рука рынка смогла бы накормить людей, с какой эффективностью и главное, откуда помимо государства она бы взяла хлеб, Тамара Натановна не посчитала нужным описать даже в самых общих чертах.
Что касается "трагической случайности" пожара на Бадаевских складах, то случайностью это можно назвать с большой натяжкой. Сотрудникам складов ещё в августе 1941 года были вынесены предупреждения пожарной инспекции, однако к 8 сентября ничего по сути сделано не было. На складах был страшный некомплект пожарного инвентаря, а в части помещений продовольствие хранилось вместе с бумагой. Склады не просто могли загореться, они обязательно должны были загореться от самых незначительных взрывов, что и произошло в тот злополучный день.
Далее госпожа Эйдельман воспроизводит стандартную серию мифов и слухов о том, как объедался Жданов и даже играл в теннис. Для подробного разбора этих историй потребовалось бы написать совсем уж огромный объём текста, но достаточно сказать, что все эти истории основаны исключительно на слухах и воспоминаниях, в которых воображаемая реальность выдаётся за действительную. К сожалению, человеческая память имеет свойство с прошествием времени иногда подменять реальные события вымышленными, из-за чего люди рассказывают о том, чего никогда не видели и никогда не происходило. Именно поэтому воспоминания считаются самым ненадёжным видом исторических источников и должны поверяться документами и материальными свидетельствами, однако люди с определённой политической повесткой считают их вполне самодостаточными для подтверждения правоты своих взглядов. Нет сомнений, что высшее руководство города питалось значительно лучше, чем простые горожане, а коррупция и воровство чиновников и рядовых сотрудников из системы снабжения города подчас достигали гигантских размеров, однако разговоры о каких-то продовольственных оргиях и выбрасываемых в помойку деликатесах всё же далеки от действительности. Неплохие разборы этих историй я нашёл здесь и здесь. К сожалению, бинарное чёрно-белое сознание у многих людей устроено так, и госпожа Эйдельман тому хороший пример, что разобрать деятельность человека по его заслугам и просчётам они не могут и не хотят, и потому чувствуют себя обязанными показать его либо карикатурным злодеем, либо героем в белом плаще.
Пассаж о появлении спекулянтов весной 1942 года довольно удивителен, так как они вовсю действовали на "толкучках" прошлой осенью и зимой, что отражено в бесчисленных дневниках, воспоминаниях и документах. Видимо, Тамара Натановна ухватилась за одну единственную запись в одном источнике и посчитала его достаточным для обобщающего вывода - не в первый и не в последний раз, конечно.
Примерно с 40-й минуты записи госпожа Эйдельман начинает гораздо более интересный рассказ о литературном, художественном и философском осмыслении блокады, и что особенно важно, о памяти о блокаде, её мемориализации и переосмыслении блокадного канона в целом. Я посчитал необходимым отделить разбор этих рассуждений в отдельную главу, которую планирую написать в следующей статье.