Выставки, посвящённые войне, в наших музейно-дворцовых учреждениях традиционно оказываются на положении нелюбимых пасынков. Подробное объяснение этого феномена может занять не одну диссертацию, так как здесь сошлись все несчастливые звёзды советской культуры. В первую очередь виновато отсутствие внятного последовательного рассказа о войне, где "ритуал скорби" и порой откровенно абсурдные пропагандистские штампы подменяли собой фактологию и разъяснение смысла событий. Отчасти виновато стремление сфокусироваться исключительно на глянцево-великосветской истории с максимальным избеганием любых упоминаний о войне, что связано с психотравмой национального масштаба, которую советский и наследовавший ему российский нарратив только усугубил. Есть и сугубо специфический для отечественного музейного дела фактор, а именно подмена рассказа о судьбе зданий и их владельцев нудной искусствоведческой инвентаризацией сохранившегося имущества с пыльным перечнем имён мебельщиков и ювелиров. Кое-где этот подход меняется, но в большинстве крупных дворцов-музеев он остаётся таким же.
Даже там, где подход меняется, рассказ ориентирован в первую очередь на посетителей с "наименьшим общим знаменателем", то есть на "инстаграм царского времени". На мой взгляд, рассказ о подпольщиках и гестаповцах в той же Гатчине может быть как минимум не менее увлекательным, чем истории о том, как император щипал фавориток за филейные части. Но русский турист в своей массе горячо поддерживает избегание военной темы, рублём и запросом голосуя за "инстаграм", и мы имеем то, что имеем. В конце концов, стоит отметить сам подход к реставрации дворцов, когда итоговый результат своей кричащей новодельностью напоминает усадьбы цыганских баронов. А даже лёгкий намёк на концепт "elegant decay" способно вызвать инфаркт от негодования как у музейных сотрудников, так и посетителей. И там, где в иных местах оставили бы выбоины от пуль или трещины на штукатурке, как благородный шрам войны и печать времени, у нас всё будет вылизано до чистоты стерильной больничной палаты в материальном и духовном смысле.
Так или иначе, в наших музеях не любят, не понимают и не хотят понимать, как рассказывать о войне, и главное, зачем это делать. Как пример предельного выражения этого отношения можно назвать полностью посвящённый Великой Отечественной войне музей на Поклонной Горе, где выставка о битве за Москву была организована самым похабным образом. В нескольких художественных и краеведческих музеях я наталкивался на отчётливо негативную реакцию сотрудников после вопроса о судьбе их заведений в годы войны. Они не один раз откровенно говорили мне, что не только не любят об этом рассказывать, но сами посетители просят их говорить поменьше об этой теме. Причём чаще об этом просят не подростки с "ихними тиктоками всякими", а как раз люди предпенсионного возраста и старше. "Антирусский заговор, безусловно, существует – проблема только в том, что в нем участвует все взрослое население России", как верно подметил Пелевин. В военных музеях ситуация часто обстоит не лучшим образом, так как они в немалой степени тоже затронуты "инвентарным фетишизмом", и вместо использования экспонатов как отправных точек для рассказа на вас вываливают груду ничего не говорящих непосвящённому тактико-технических характеристик.
Когда дело доходит до крупных выставок в экспозиционных залах, ситуация становится ещё печальнее. Работа по сбору и обработке материала, а также его структурирование в виде художественного произведения доверяется различным персонажам из "творческой элиты", которые часто совершенно не понимают ни сути событий, о которых они рассказывают, ни взаимосвязи между ними. Сам по себе творческий бэкграунд не является ничем предосудительным. Но времена Айвазовского, служившего на флоте, чтобы потом рисовать корабли, и Верещагина, ходившего в походы с русской армией и изучавшего жизнь других народов, чтобы добиться достоверности в своих картинах, давно прошли. Никому больше не охота висеть на кресте, чтобы потом гулять по воде. Сейчас достаточно слепить вместе истёртые штампы советского агитпропа и военного кино, слегка сдобрив их случайно выбранными фактами, или же наоборот, антисоветские клише последних 30 лет. Итоговый продукт получается различный: от постмодернистской буффонады проекта о судьбе пригородных дворцов "Хранить вечно", безнадёжно застрявшей в аляповатом постмрдерне 90-х, до художественно беспомощного в каждом своём аспекте "Города-героя Ленинграда". На каждый такой продукт найдётся свой покупатель, только всё это не имеет отношение ни к науке, ни к исторической памяти, так как на этот товар спрос ощутимо меньше.
К счастью, куратор гатчинской выставки Мария Кирпичникова принадлежит к тому редкому виду музейных сотрудников, которых интересует судьба не только дворца в годы блокады, но и тематика блокады и оккупации в целом. За годы работы в музее она опубликовала несколько научных работ по истории дворца в годы войны, а также Гатчины и Ленинграда. Так, благодаря усилиям Марии пару лет назад вышел в печать блокадный дневник Лены Гриц - повесть о героической рутине будней девушек МПВО на фоне щемящей сердце истории несбывшейся любви. За эту работу она в прошлом году получила литературную премию имени маршала Леонида Говорова.
Проработав в этой сфере более 10 лет гидом-переводчиком, я могу ответственно заявить, что все перечисленные мной в первых абзацах проблемы музеев в дворцах приобретают подчас совершенно гротескный характер. Каждый порядочный работник культуры должен разливаться многословным елеем по хрустальным бонбоньеткам забытого французского мастера, в которые один раз чихнул Людовик Девятнадцатый, и сторониться военной темы как чёрт ладана. Помимо этого играют роль и гендерные стереотипы, согласно которым служительница музейных муз должна быть вся sugar and spice and all things nice. Как Марии сохранить себя в этой удушливой атмосфере, мне неведомо, так как в этих заведениях я не встречал никого, кто имел бы столь живой интерес к истории войны в сочетании с научным подходом историка. Потому я не ожидал, что в столь крохотном пространстве и с теми небогатыми средствами, что были ей доступны, ей удалось сделать что-то приличное вместо порядочно набившего оскомину вываливания груды артефактов: "нам тут сказали выставку сделать - вот вам куча мала, смотрите и уходите".
В первом зале, который планируется сохранить и дополнить для следующей выставки, посвящённой оккупации, зрителя встречает гора ботинок и кусков одежды, найденных в парке "Сильвия" в 2022 году. Идея эта не нова и сразу же вызывает ассоциации с мемориалами Холокоста в Берлине и Вашингтоне, железными ботинками на набережной Дуная в Будапеште и другими подобными мемориальными инсталляциями. Тем не менее, это тот случай, когда копирование выглядит не слепым подражанием, но дополнением недостающего звена большой цепочки. Гатчина в годы войны была, без особого преувеличения, одним гигантским концлагерем и средоточием нацистского зла, где размещались все основные карательные органы оккупационного режима. При этом в самом городе, за исключением маленькой таблички на здании бывшей граммофонной фабрики и недавно поставленного камня в парке Сильвия, куда редко забредёт случайный турист, нет никаких других мемориалов, посвящённых жертвам нацизма. Пусть этот пробел восполнит хотя бы временная выставка, так как открытый недавно с помпой мемориал в Зайцево для цели исторического просвещения абсолютно бесполезен.
На стенах зала вывешена карта Ленинградской области в границах на 1941 год (тогда в неё входила Псковская и Новгородская области) с краткой справкой о нацистской оккупации, а также информация о поисковом отряде "Искра", который произвёл раскопки в парке Сильвия. В двух домах рядом с этим парком располагалось гестапо, персонал которого счёл удобным расстреливать своих жертв у парковой ограды и тут же их захоранивать. То, что на территории парка наверняка есть захоронения, было очевидно ещё во время раскопок в конце 1960-х годов, когда искали останки 25 подпольщиков, казнённых в июне 1942 года. Почему поиски в парке не продолжились после того, как помимо костей подпольщиков, нашли ещё несколько десятков человек, вопрос скорее риторический, чем исторический. Так или иначе, можно лишь поблагодарить "искровцев" за их труд, как и всех поисковиков, дающим нашим героям и жертвам достойное погребение и возвращающих нам их имена.
Под витриной у стены представлены личные вещи нескольких людей, расстрелянных в парке. Я посетил выставку не в рамках формальной экскурсии, и мне было бы интересно увидеть, как об этих предметах ведёт рассказ экскурсовод. Для произведения наибольшего эффекта на зрителя это в идеале должен быть поисковик, который своими руками выхватил эти вещи из небытия и преподносит слушателю как драгоценный клад. Таких людей, как Дмитрий Писаренко из Можайского городского музея, у нас очень мало, но я уверен, что при достаточно глубоком погружении в тему и страстью к предмету рассказа, с этой задачей справится и далёкий от поискового движения экскурсовод.
Самым любопытным и, пожалуй, скандальным, экспонатом на витрине являются карманные часы подполковника Владимира Филипповича Лепешко. Несколько лет назад были опубликованы данные им после пленения показания, которые являются весьма наглядным свидетельством организационных провалов и потери управления в Красной Армии в ходе Любанской операции. Однако самоцензура наших журналистов и в целом нежелание общества принимать неприятные факты (Лепешко упоминает о каннибализме) привели к тому, что эта информация осталась достоянием только историков и особо интересующихся этим периодом. История этого человека балансирует на странной грани подвига и предательства, и могла бы стать хорошим предлогом для дискуссии об этих понятиях.
Возможно, причиной того, что заслуженный офицер стал столь охотно изливать душу гестаповцам по поводу бедственного положения своих войск стала не его подлая предательская натура, а то, что в среде своих этого он сделать бы не мог, а если бы и сделал, то слушать бы его никто не стал. Изучая такие истории, мы могли бы приблизиться к ответу, почему немецкие документы о почти любой операции первых 2 лет войны пестрят сообщениями о перебежчиках, и ответ этот мог бы оказаться нам также полезен в решении проблем наших дней. Но похоже, сейчас в очередной раз не время для таких неудобных сложностей.
Во втором зале, посвящённом непосредственно эвакуации, находятся как личные вещи царственных владельцев дворца, так и вещи сотрудников музея, отправившихся с ними в далёкий Сарапул. Наверное, самые привлекающие внимание из них - это трогательный тряпичный заяц, сильно потрёпанный своей нелёгкой кукольной жизнью, и роскошная фарфоровая кукла императрицы Марии Фёдоровны. Будь моя воля, я посадил бы их в одну витрину друг против друга. Пусть сравнение било бы сильно в лоб, но контексте российской культуры музейного рассказа это было бы очень важной декларацией. Ценность экспоната не исчерпывается исключительно деталями его изготовления и даже использованием его владельцем, но в неё тесно вплетены судьбы людей и события вокруг них. Вместо того, чтобы после короткого кукольного века стать пылесборниками: один в чулане, другой в музейном подвале, они впитали в себя подвиг и трагедию людей, ехавших с ними в эвакуацию. И быть может, судьба этой изящной шляпки со страусиным пером была не том, чтобы радовать свою царственную владелицу тот десяток-другой раз, что она её надевала, но в том, чтобы своим спасением прославить людей самого простого происхождения. К сожалению, пока что эти несложные идеи с очень большим трудом находят себе путь к сердцам и умам экскурсоводов.
Пересказывать судьбы людей, занимавшихся спасением дворца, заняло бы невозможно много времени, потому я ограничусь этой фотографией стенда во втором зале. Кто-то погиб в эвакуации, кто-то от голода в блокаду, кто-то от артобстрела на Невском. Кто-то продолжил свою работу после войны, а кто-то был репрессирован. На Западе об этом коллективе написали бы роман-бестселлер, где переплелись бы интрижки и благородство, отвага и трусость, высокое и низкое - в их порой непростых отношениях были все ингредиенты хорошей исторической драмы в декорациях большого эпоса войны.
Пока умы русских литераторов заняты попаданцами или голубым салом, может быть попросить Дебру Дин написать сиквел её "Madonnas of Leningrad"? Впрочем, как я только что посмотрел, этот американский бестселлер, читатели которого специально приезжали в Петербург посмотреть на Эрмитаж из-за истории смотрительницы музея в блокаду, ещё не переведён на русский.
К сожалению выставка эта закрылась ещё 9 июня, и мне очень хотелось бы надеяться, что экспонаты второго зала когда-нибудь станут частью постоянной экспозиции во дворце. Сейчас готовится к открытию новая выставка, посвящённая оккупации Гатчины, и в этот раз я обязательно посещу её сразу после открытия. Мария Кирпичникова также выступает куратором этого проекта, и после постоянных разочарований поделками отечественных музеев это тот редкий случай, когда я возлагаю на его открытие большие надежды. Создать достойно освещающую тему экспозицию в ограниченном пространстве двух залов - задача сама по себе нетривиальная, но если ей удастся убедить руководство сделать её постоянной, то это будет настоящее чудо. На него только и остаётся надеяться.