Ранее на этой неделе я упоминал тему "тёмного туризма", которая находится в сопредельной области с с темой недавно опубликованного перевода статьи о памяти и травме. Поскольку именно этим видом туризма я занимаюсь уже почти 20 лет, и даже заслужил хвалебный отзыв от составителя "Атласа мрачных мест" доктора Питера Хоэнхауса (здесь на dark-tourism.com), напишу несколько слов о его философской подоплёке и степени научной разработки.
То, что в российской социологии и антропологии "тёмный туризм" не был сколь-либо серьёзно исследован, едва ли удивит кого-либо, осведомлённого о состоянии гуманитарных наук в России. Примечательно, что эта тема, кажущаяся на поверхности далёкой от реалий жизни научной схоластикой, в последние годы приобрела очень высокую актуальность в связи с активизацией программ "патриотического воспитания" и неотрывно связанных с ней экскурсий в военные музеи и по полям сражений. Казалось бы, подведению под эти мероприятия теоретической базы, анализу соприкосновения людей с травматическим прошлым, его правильной репрезентации, передаче другим поколениям и смыслу этой передачи должны были посвятить если не фундаментальные труды и сборники статей, то хоть какое-то внимание. Однако судя по доступным в интернете публикациям, в этом плане не сделано было почти ничего.
В ходе поиска отечественных научных работ по теме я обнаружил пару статей 10-летней давности исследовательницы Е.В. Рыбаковой, о которой в сети было крайне мало информации. Ещё несколько статей других авторов ссылались на неё в своих работах о "нишевом туризме", и судя по крайне слабой разработанности темы, за неимением других исследователей она оказалась "нечаянно пригрета славой". При этом основную часть её работы представлял собой пересказ классификации "тёмного туризма" Филиппа Стоуна. Именно эта часть, и конкретно упоминание о полях сражений, и привлекла моё внимание.
Описывая шестой пункт в классификации Стоуна, "туризм по местам вооружённых столкновений", она констатирует очевидный факт, что он очень развит в нашей стране, и справедливо подмечает, "парадоксальное обстоятельство: мест, связанных с трагедией Великой Отечественной войны очень много, но вокруг них не возникает ауры тёмного туризма". Под аурой автор подразумевает "создание игровых или ролевых программ, интерактивных экскурсий, инсценированных тематических фестивалей, очень популярных на Западе". И сразу же делает "патриотический" вывод: "в нашей стране память о трагических событиях войны ещё жива и свята, русские люди не могут воспринимать их в облегчённо игровой форме".
На этом моменте я пришёл в крайнее изумление, и не только потому, что у нас давно уже обряженные в униформу аниматоры трясут перед носами первоклашек "блокадным хлебом", выжимая слезу по-некрофильски физиологическим описанием смерти, чему я лично не раз был свидетелем. У нас такой примитивизм и пошлость уже давно возведены в ранг экскурсоводческой добродетели, часто поощряемой родителями. "Пускай мой оболтус поймёт, каково это было 900 дней по такому кусочку в день съедать, а он от моего супа нос воротит!" - почти дословная цитата. Но Стоун точно не мог свести посещение полей сражений к пустому балагану, так как я вполне хорошо осведомлён о том, как это делается на Западе. И я решил проверить первоисточник.
В своём описании экскурсий по полям сражений как подвида "тёмного туризма", Стоун пишет буквально следующее: "Dark Conflict Sites essentially have an educational and commemorative focus, are history-centric and are originally nonpurposeful in the dark tourism context... the Western Front Battlefield Tours group offers the discerning visitor an opportunity to tour battle sites such as Ypres and the Somme in small groups complete with trench maps, war diaries and in-depth commentary." При этом он делает различение между живыми в памяти поколения событиями и делами давно минувших дней: "Whilst Dark Conflict Sites throughout the world are numerous, as are the wars which furnish them, those battles which are beyond living memory often take on a more romanticised and "fun-led" orientation, and thus may occupy the lighter end of the ‘dark tourism spectrum."
То есть Стоун говорит о том, что во-первых, экскурсии на поля сражений изначально ориентированы на историческое образование и коммеморацию и не созданы искусственно для щекотания нервов "тёмных туристов", и во-вторых, приводит пример экскурсий по полям сражений Первой Мировой, где посетителям предоставляются карты, приводятся дневники участников и аналитический комментарий происшедших событий. Стоун также подмечает очевидную вещь, что чем дальше трагическое событие отстоит от настоящего, тем более лёгковесно и развлекательно оно интерпретируется музеями и экскурсоводами.
Здесь следует отметить любопытным образом перевёрнутую вверх ногами ситуацию в России, где именно государство чаще всего пытается разрабатывать "развлекательный контент" в этой сфере, а негосударственные объединения относятся к теме со всей серьёзностью и тщательностью. В качестве примеров можно привести построенный в 2018 году музей-панораму "Прорыв" непосредственно рядом с открытой в 1984 диорамой "Прорыв блокады Ленинграда", где познавательная составляющая сведена к минимуму и главный акцент сделан на спецэффекты и реалистичное изображение боя. По классификации Стоуна это в гораздо большей степени "Dark Fun Factory", чем "Dark Exhibition". Примерно такой же перекос в сторону развлекательности в ущерб образованию имеет и выставка "Москва. Первая Победа" на Поклонной Горе.
Резко контрастируют с ними экскурсии и экспозиции, созданные волонтёрами, такими как Дмитрий Писаренко из Можайского краеведческого музея, Владимир Бабицкий из посвящённого Волховскому фронту сообщества "Урочище Вороново", Сергей Загацкий из исторической мемориальной зоны "Куутерселькя 1944" и другие. Объясняется это в первую очередь тем, что в негосударственные организации идут энтузиасты, любящие и глубоко изучающие свой предмет исследований.
Государственные же структуры, помимо своей традиционной инертности и закоснелости, набирают специалистов по формальному критерию наличия исторического образования, что отнюдь не всегда гарантирует их даже базовую компетентность, а во-вторых, сами не имеют чёткого понимания, как рассказать зрителю об исторических событиях. В итоге они идут по пути наименьшего сопротивления, выбирая разные "лазер-шоу", "квесты" и "интерактивы": за модными названиями проще всего прятать нищету содержания.
Важно сказать, что я не противопоставляю современные технологии "правильному рассказу". Но стать подлинным инструментом историка, способным вдохновить, впечатлить и просветить посетителей, они смогут стать только в руках заинтересованных людей, горящих своим делом.
При этом сколько-либо серьёзную коммерческого развития эта тематика в туриндустрии так и не получила: если в Петербурге работают несколько фирм, занимающиеся нерегулярными сборными и заказными экскурсиями по полям сражений, то в Москве такие предложения до сих пор отсутствуют на рынке. В качестве контраргумента иногда приводят популярность военных экскурсий в Волгограде, но по результатам общения с коллегами, работающими в сфере военно-исторического туризма в этом городе, у меня есть серьёзные основания предполагать, что интерес к таким экскурсиям продиктован в большей степени желанием посетить наиболее знаковые достопримечательности, нежели чем погрузиться в историю Сталинградской битвы.
Ничего из этого Рыбакова не поняла, зато очень симптоматично и нерассуждающе встала в патриотическую, или скорее националистическую стойку, делая умозаключение об особой святости погибших для русских в отличие от вытекающего из этого утверждения безразличия и наплевательства бездуховных европейцев к своим мертвецам.
В виде контраргумента на это заявление можно долго и много приводить примеры ухоженных кладбищ простых солдат в Западной Европе, которым позавидовали бы отечественные богачи, и сравнить их с Невским Пятачком, где ещё в 2009-м году из поверхности земли торчали кости, а я был готов провалиться под землю от стыда, когда в метре-двух от асфальтовой дорожки, ведущей к бывшей пристани, иностранцы видели разбросанные повсюду окурки, пивные бутылки и презервативы. Особенно когда я им успевал рассказать про те события и они повторяли "This is truly hallowed ground!"
Но проблема даже не в этом сравнении - подобных примеров много и тыкать ими в читателя было бы слишком дёшево. Меня гораздо больше впечатлило то, насколько сильно это понимание "святости" засело в голове у Рыбаковой, что она переврала вполне простую и ясную мысль Стоуна. А также то, насколько симптоматично такое мышление для наших людей, так как я подобные вещи слышу очень часто.
Я убеждён, что реальная причина таких заявлений не в глубокой и принятой до глубины сердца вере в необходимость чтить память предков, но в последствиях непроговоренной исторической травмы, вызванной отсутствием целостного рассказа о трагических событиях прошлого. Почти сверхъестественное прочтение событий прошлого в сочетании с болью утраты порождают "ужас сакрального", когда страшное и священное соединяются в одном объекте.
Человек желает прикоснуться к нему, но не может, и в результате возникает табу, пугающее и манящее одновременно. В традиционных обществах это напряжение противоположных желаний разрешалось при помощи религиозных ритуалов, у нас - при помощи разных митингов памяти и схожих мероприятий. Какую-то ментальную разрядку люди действительно получают, но должным образом этот механизм работает только для пребывающего в религиозном сознании человека. В современном мире разум неизбежно вторгается в эту сферу, провоцируя постоянные и неудачные побеги человека обратно в комфортную среду табу и мифа. Летать на этих качелях от страха к разуму и обратно можно очень долго, но стоит задуматься, насколько это здоровая ситуация и не нужно ли её изменить.